Я поэт, я на белом свете живу. (ц)
Поэты среди нас! ад у леса (переезд)
«шарикоподшипниковская, девять»:
все, включая дворников и соседей,
выговаривали с трудом.
этот дом –
орфоэпический бурелом,
аркхэм, эйсид хаус и шир в одном,
огненный парфенон.
кровь на кафеле, смешанная с вином,
горло сковано дымом, а десны – льдом:
тор – наш туроператор на дно,
гидра – опытный гид.
в ванной – пьяный форум ночных богинь.
в спальне заперлись типа смотреть кино,
но,
судя по хриплым стонам, срослись в бином.
кто-то с лестничной клетки уже давно
грозится вызвать ментов.
кто-то ищет нож и рулон фольги:
выдох, вдох – и вот он уже залип
в зале на раскладушке, где за окном
в рыжем прощальном свете блеснул изгиб
дома захи хадид.
в сумерки провалились роддом, нии,
банк и река,
мцк, ттк,
тэц, трц и «магнит» –
ночь на дубровке в этом окне для нас
наступала в последний раз.
шарикоподшипниковская, девять:
не притон, где ставились герой дети,
портили запястья в татуировках
точками ржавых игл –
просто клуб любителей страшных игр,
и не банальная арт-тусовка –
курехин бы не вкурил.
не трактир,
но мимо его подъезда,
оказавшись на автобусной остановке,
на ближайшей станции, рядом, пешком, проездом –
мало кто мог пройти.
не бордель, где впервые давали робким
практикум на всю ночь по анальным пробкам –
дом на дубровке
был особенным местом,
несравнимым с другими местами:
мы учили любви других
и учились влюбляться сами.
каждая из квартир –
с ее климатом, светом и обстановкой –
в чем-то автопортрет
того, кто в ней каждый вечер включает свет,
чьи люди дарят ей свои голоса,
чей льется чай, чья режется колбаса,
того, без кого ее части разрозненны и мертвы,
того, с кем они обретают единый смысл –
стать ему одной из земных твердынь.
так, прожив там несколько ярких лет,
в сталинку на дубровке впитались мы –
теперь в шкафу ее памяти, как в тюрьме,
заперт и мой скелет.
как и весь этот дом,
где никто никогда не спал,
где годами стояла искусственная весна,
где все было чужое – предметы, слова, следы,
как его странный адрес, который не скажешь вслух,
как его вездесущая пыль, впитавшаяся нам в кожу,
как его распутные сказки, химозные чудеса,
как его проспиртованный дух,
как его беспросветный дым –
захламленным,
избыточным,
шумным и сложным
был когда-то я сам,
но давно уже стал другим.
переезд: как пришел в себя после комы –
все знакомо,
но стало другим на вид.
в, с трех сторон заключенном в леса, районе:
новый звук – электрический звон вагонов,
новый запах – гарь, кислород, карбид.
новый вид, открывающийся с балкона
(серой, с пухлым флюсом, стальной щеки):
вместо покатой крыши хадид –
лебеди из покрышек и борщевик.
новый район – аппендикс, жилой тупик.
новых гостей не будет: им нет здесь места –
эти хрущевки тесные, как гробы.
новая жизнь в персональном аду у леса –
скоро я и его научусь любить.
раньше я делал привалы гораздо реже,
бег считал неизбежным,
был почти как моряк:
не только во всех океанах, любых морях –
в самых последних лужах – знал по причалу,
жил налегке и всегда был готов отчалить.
помнил, что бытие – не быт,
что никогда не стоит терять отчаяния,
но умудрился забыть.
новый дом, все новое, все сначала,
новое всегда неудобнее: быть – не быть?
этот выбор – мучительный и немой –
больше уже не мой.
даже не гамлет –
решающая все капля
в рюмке со страхами прошлого и виной.
это не просто стихи – это выбор
своей, какой бы она ни была, судьбы.
это не просто тело, из крови тупая глыба –
это ресурс для борьбы.
это не просто рот – вопящая колокольня, горланящий минарет.
это не просто литература, не просто мечта – мишень.
это не просто мой новый адрес, а новый автопортрет:
открытое шоссе, двадцать шесть.
#андрейорловский #стихи@orlovsky.poetry
